Каждый день по-новому тревожен,
Все сильнее запах спелой ржи.
Если ты к ногам моим положен,
Ласковый, лежи.
Сладкая истома пахучих осенних колосьев — то же самое, что память о покорной и верной любви. Внешний мир охвачен настроениями, живет в них и только ими. Сам по себе он не существует: запахи, шорохи, цвета, намеки.
Нежность простого чувства, повесть о единой любви, о горе неизъяснимом и ненужном, — изящной прихоти человека, живущего бесцельно в бесцельном мире, — эта наивная лирика резко пересекается принципом той формы поэтического вдохновения, которую мы называем футуризмом. Ведь что же иное футуризм, как не символика чувства, выраженная предметами?.. В стихотворениях Анна Ахматова совершенно такая же, как и на своих портретах, написанных футуристами, в призматических сочетаниях, в резких надломленных линиях, в контрастах нагроможденных треугольников.
Я здесь на сером полотне
Возникла странно и неясно.
Взлетевших рук излом больной,
В глазах улыбка исступленья.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он так хотел, он так велел
Словами мертвыми и злыми.
Мой рот тревожно заалел
И щеки стали снеговыми.
Тот же больной излом, тот же очерк странный и неясный в ее стихах. Совсем не пейзажи или пафос будничных любовных волнений, но — декоративная греза и печальный летаргический этос предсмертия.
Впрочем, футуризм не является решающим моментом в поэзии Ахматовой. Ей так не подходят, так невыразительны для нее штемпеля художественных классификаций. Но она с холодным расчетом пользуется ритмом и рифмой, пишет стихи не случайные, не просто в порыве воодушевления. Разве неправду о ней сказал Кузмин? —
Ворожея, жестоко точишь жало
Отравленного тонкого кинжала!..
Ее птица-тоска — соловей с выколотыми глазами, научившийся петь в клетке. Она четко соизмеряет слова, чтобы найти самую точную форму и техническим совершенством выразить перебои взволнованного сердца. /154/