Лазарь Флейшман
Вопрос о христианстве у Бориса Пастернака принадлежит к числу наиболее болезненных, запутанных и спорных в литературоведении. Впервые он был поднят после появления на Западе Доктора Живаго и рассматривался с тех пор почти исключительно в связи с этим произведением. Это и неудивительно: слишком неожиданными оказывались там религиозно-философские рассуждения на фоне предшествующего творчества автора. Исследователей смущала и смущает резкость и внезапность обращения Пастернака к проблематике христианства, а также то, что этот поворот совпал с крутыми переменами в общем характере художественного облика поэта.
В этой работе я остаюсь в пределах попытки чисто биографического объяснения возникновению и разработке христианской темы у Пастернака. Хотя недостаточность такого подхода очевидна, он предоставляет более надежную основу для дальнейших разысканий, чем пренебрежение им. При этом следует принять во внимание ту особенность логики пастернаковского мышления, которая уже в студенческие годы заставляла его утверждать, что содержание ритма музыки заключено в поэзии. Другими словами, смысл какого-либо явления не поддается расшифровке, пока мы не выходим за его пределы в инородную среду. Такой инородной средой, соотнесенной с кругом религиозных размышлений Пастернака и бросающей свет на него, явилась политическая реальность того времени, а по отношению к специфически пастернаковской концепции христианства внутри этого круга размышлений — проблема еврейства.
Религиозная проблематика оставалась явно периферийной для Пастернака в начальный период его творчества. Ничего в ранних его философских конспектах и тесно переплетающихся с ними литературных набросках не предвещает возможного обращения к теологическим, религиозно-этическим или церковно-бытовым темам. Факт этот поразителен на фоне религиозно-философских и мистических тенденций символистских предшественников и учителей поэта, однако вполне согласуется с демонстративным отказом /732/