Хлебников поразительным образом оказывается близок к идеям религиозно-философского символизма и особенно его вождя Вяч. Иванова: художник исполняет «рок» (в «И я свирел») или «волю» (в «Охотнике») мира и благодаря этому становится его господином.
Те же идеи возникают в завершенной в конце 1908 г. статье «Курган Святогора». Религиозный и мифологический текст этого манифеста (или «статьи-проповеди», по определению В. Григорьева — Хл., 1986, с. 704) о Слове и Бытии замечательным образом содержит идеи и словоформы, которые отсылают нас к стихотворениям Хлебникова 1908 г. о Поэте — Мире — Воле — Божестве:
«Не следует ли предаться непорочной игре в числа бытия своего, чаруя ими себя <…> и прозревая сквозь них великие изначальные числа бытия-прообраза? <…> И не станем ли мы тогда народом божичей, сами зоревея вечностью, а не пользуясь лишь отраженным? Обратимте наши очи к лучам земных воль; если же мы воспользуемся заимствованным светом, то на нашу долю останется навий свет, добрые же лучи достанутся на потребу соседей. Мы не должны быть нищи близостью к божеству <…>» (Хл., 1986, с. 581).
3
Признание дарования, признание нового имени, особенно имени с такими вселенскими императивами, связаны с идеей посвящения, инициации. Рассказ о какого-то рода посвящении, прохождении через испытание — тема первой части поэмы «Передо мной варился…». В основе поэмы, как можно думать, лежали записи позднее утраченного хлебниковского дневника встреч с поэтами в 1909 г.38 Поэма представляет собой, по определению Н. Харджиева, «протокольное описание «среды» у Вяч. Иванова» (НП, с. 18). Но в своем «описании» Хлебников играл неоднозначными оценками увиденного, художественно показывая свое очень дифференцированное и порой критическое отношение к вождям различных течений русского символизма — от восхищения до неприятия — и к символистской культуре в ее разных направлениях: к символистскому отношению к слову и к символу, к совмещению в жизни сакрального и бытового, к игре с высоким идеальным образом Вечной Женственности, игре, которая вошла в моду с «Незнакомки» А. Блока39.
Изобразительный ряд поэмы, некоторые ее остраненно-примитивистские образы в чем-то напоминают искусство живописи левого авангарда 1910-х гг., поэма в целом построена по законам уже сформировавшейся у Хлебникова футуристической поэтики и близка к написанной в ту же пору драме «Маркиза Дэзес». Хлебников изображен в поэме в двух лицах — простеца с российской окраины, чуть ли не завсегдатая «скотного двора» (см. строки 23-24, 28) (которому можно язвительно задать вопрос: «Скажите, вы где изволили вкусить блага наук?»), и изысканно одетого светского «денди». Подобным же образом могут двоиться или, по крайней мере, стремиться к неоднозначности хлебниковские изображения Кузмина и Вяч. Иванова.
Мифопоэтическому рассказу о своем дебюте на «башне» Хлебников посвятил начальные 36 строк поэмы. Герой поэмы находится в аду и должен оправдать свершенное им в жизни перед неким «божественным поваром» — существом, видимо, демоническим, властелином земли, которую он «трижды обернул… своим крылом». Грозное божество (не мифологизированный ли образ «грозного судии» поэтов-дебютантов на «башне», то есть ее хозяина?) после специального разбирательства увенчивает поэта венцом: «О поэт, поэт <…> // <…> прийми венец!» Эпизод с присуждением высшей награды, которая может ожидать поэта — увенчание его лавровым венком — иронически повторяется в вариантах
/149/