поэмы: оказывается, что лаврами награждают едва ли не всех пришедших на ивановскую «башню» молодых поэтов:
Здесь Гумилев, Потемкин, Ауслендер, я.
И каждому из нас с мечтательною улыбкой
Лавровый венок из лавровы<х> <листьев> муз предлагает
насмешливая семья.(НП, с. 423)
Герой Хлебникова изображен перед котлом40, который предназначен для жарения быка. Кажется, что подобным быку, обреченному на ритуальное заклание41, как-то иронически ощущает себя поэт, ожидающий суда/посвящения; между прочим, как следует из последней строки стихотворения «Охотник скрытых долей», образ быка в виде своего символического антитезиса — вола — каким-то образом мог входить в семантический ореол имени «Велимир»42:
10 Божественный повар
Готовился из меня сотворить битки,
Он за плечо меня взял, и его мышцы были здоровы.
Готовясь в печь меня швырнуть,
Сладкоголосого в земные дни поверг в кипящую смолою
глубьЯ умолял его вернуть
К реке Сладим текущей
Мимо с цветами и птицами кущи,
Но он ответствовал сурово:— О, блудодей словес, что делал ты на трижды обвернутой
моим крылом земле?
Что делал, что знал ты?(НП, с. 197)
Последующая часть поэмы — рассказ о том, что следовало на «башне» после выступления Хлебникова. Это «речи» Вячеслава Иванова (строки 37-44) и М. Кузмина (строки 45-50), которые оценивают прочитанное Хлебниковым, и затем описание поэтов, пришедших на «башню», — это в основном те самые поэты, имена которых он перечислил в письмах к родным от 16 и 23 октября 1909 г.
Первые слова Вяч. Иванова о прочитанном Хлебниковым «Но ведь это — прелесть» несколько двусмысленны: в поэтике «дважды разумной, двоякоумной-двуумной речи» Хлебникова слово «прелесть» могло обладать двумя значениями — как прямым, позитивным43, так и «перевернутым», магически-негативным, архаическим и могущественным — «бесовская прелесть». Затем, однако, следует оценка безусловно положительная: Иванов признает, что видит в услышанном «Челюсть каких-то старых страшных глав // Я заметил в этом глаз…» Но вслед за этим в тексте Хлебникова следует смысловой поворот, по функции чем-то напоминающий прием авангардистского монтажа: оказывается, что Иванов (а тремя строчками ниже Кузмин) восторгается каким-то совсем другим хлебниковским стихотворением — кажется, о женственном духе воздуха:
42 Не правда ли, она прекрасно улеглась
Красивостью небесных струй,
Которых ждет воздушный поцелуй?
Кузмин готов к тому, что другие поэты на «башне» поставят под сомнение его одобрение прозвучавшей поэзии Хлебникова, но решительно присоединяется к реплике «прекрасно» Вяч. Иванова:
45 Да. Я тоже нахожу
47 И, может, глупость, что я скажу,
/150/
