оттого предмет так волнует: все они лики одной любви; их пластическая явь — голос Его:
Зачем притворяешься ты,
То ветром, то камнем, то птицей?
Так «недобрая тяжесть» камня пронизывается трепетом чувства, и в этом — объяснение эстетической действенности пластической техники Ахматовой. Вчувствование в природу материала делает метафору — поэтической реальностью и развивается в целый миф-фабулу. Древний мотив вражды людей к поэту, формулированный Лермонтовым:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья, —
У Ахматовой приобретает своеобразное раскрытие в архитектонике:
Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен.
Строителей ее благодарю.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Отсюда раньше вижу я зарю…
и т. д.
Эта концепция легко может показаться искусственной тому, кто не поверит в подлинную реальность «камней»; конечно, из алгебраических значков нелепо строить «высокую башню»; но для поэта — камень — плотная весомая величина, и притом эмоционально-выразительная.
Легко проследить процесс овеществления на стихотворении о воспоминании. Автор исходит из затертого выражения «во мне сохранилось воспоминание»; это «воспоминание» конкретно локализуется; оно «лежит», как лежат предметы; оно лежит глубоко в душе.
Так подготовлен переход к сравнению:
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье13.
/357/
