/92/
и к этому же другие «роскоши Италии»: «классический твой город», «Неаполь твой нагорный», «амфитеатр дворцов», «Цицеронов дом», грот Вергилия (упоминание о котором приводит к пространному отступлению об Энеиде, Энее и его путешествии во «мраки Тенара»), виллы «и Мария и Силлы», сады (и реальные и метафорический «чудесный сад утех», открывшийся Энею) и так хорошо знакомые всем, кто побывал в Италии, проступающие из зелени древние, полуразрушенные изваяния («давно из божества разжалованный лик»).
«Отчизна тощих мхов» противопоставляет «отчизне лучезарной» лишь Москву, «столицу нашу древнюю» — эпизод, прерывающий деревенскую жизнь. Но и этот эпизод оказывается ″итальянизированным″: Жьячинто, «вожатый» своего воспитанника по столице, знакомит его с тем, что сейчас было бы названо ″итальянским землячеством″:
Всех макаронщиков узнал тогда я в ней,
Ментора моего полуденных друзей…
Классическое (в частности и русское) представление Италии как райского — поэтического, художественного — сада и не менее классическая ностальгия по Италии доминирует у Баратынского в этом послании и поддерживается другими его стихотворениями, пронизанными мечтами об Италии —
[...] Авзонийский небосклон —
Одушевленный, сладострастный,
Где в кущах, в портиках палат
Октавы Тассовы звучат;
Где в древних камнях боги живы [...]
Где все холмы красноречивы…(Княгине 3. А. Волконской)
стремлением к Италии, надеждами —
Небо Италии, небо Торквата,
Прах поэтический древнего Рима,
Родина неги, славой объята,