/86/
году в 801м. Когда французы пришли и Неаполь, Жьячинто возненавидел Бонапарта за приказ сдавать серебро [...] Он бежал из Италии с грузом свернутых холстов [...] Здесь он мыслил разбогатеть, ибо знал, по рассказам просвещенных людей, что в России ценят искусства. Он знал русских не понаслышке. Он видел русских, когда русская армия входила в Неаполь. Он видел их Суворова. На картинах Жьячинто прогорел [...] В Маре он обрел кров, семью, детей.1
Баратынский изложил биографию Жьячинто в некотором отношении, пожалуй, более сухо; он, во всяком случае, не говорит, что итальянец был привлечен тем, «что в России ценят искусства»:
Беглец Италии, Жьячинто, дядька мой,
Янтарный виноград, лимон ее златой
Тревожно бросивший, корыстью уязвленный,
И в край, суровый край, снегами покровенный,
Приставший с выбором загадочных картин,
Где что-то различал и видел ты один!
Потерпевший неудачу в своих коммерческих начинаниях, Боргезе, очевидно, попал в семью Баратынских в 1806 году, когда Баратынскому было шесть лет. Точная дата его смерти неизвестна; предположительно — вскоре после 1822-го года.2 Воспоминания поэта о ″дядьке-итальянце″ — это воспоминания о собственном детстве, о жизни в деревне и в Москве, о семейных событиях, печальных и радостных, о расставаниях и встречах в родном доме, обо всем, что полюбивший ″призревшую″ его ″семью″ Жьячинто переживал как ее член:
Участник наших слез и праздником семейных,
В дни траура главой седой ты поникал;
Но ускорял шаги и членами дрожал,
Как в утро зимнее, порой, с пределов света,
Питомца твоего, недавнего корнета,
1 А. М. Песков. Боратынский. Истинная повесть, М. 1990, с. 59.
2 «Год смерти Боргезе неизвестен. В 1822, судя но письмам Софи, он был еще жив». (Песков, Боратынский…, ук. соч., с. 345).