/197/
Молодые русские читатели уже с Леонтьевым аукаются и зачитывают его труднодоставаемые книги до дыр. Пусть их немного, но недавно их вовсе не было.
Поучительна стальная контрреволюционная, но и очень дерзновенна аргументация Леонтьева. Восхищает и вдохновляет красочная, праздничная леонтьевщина. Привлекает и он сам — великолепный «дикий-барин» Константин Николаевич и неукрощенный тайный монах отец Климент. Слышим мы его предсмертный крик: — Ещё поборемся! И нам понятна скрываемая им боль за Россию.
II
Аналогия с Леонтьевым несколько сузит, но не обеднит Розанова. Оба они не встречались, а только переписывались в последнем году жизни Константина Николаевича: в 1891-м. Между ними мало сходства, но кое-что их сближало: самобытность, свободомыслие, творческое восприятие жизни.
Розанов куда шире и удачливее Леонтьева. Ему посчастливилось как-то обнять мир в теплых фамильярных объятиях. Если Леонтьеву удалось лишь наметить свой стиль в великолепных монологах, афоризмах, то Розанов (правда, довольно поздно) стал великим мастером особенного, по-аввакумовски вякающего живого русского языка, иногда грамматически небрежного и уснащенного забавными уменьшительными (энергиишка или сутенька — производное от слова суть). Леонтьев сетовал: его даже не удостаивают спора, ругани и — замалчивают. А символисты, которых Розанов не жаловал, провозгласили его гением (Мережковский, Белый).
Розанов сотрудничал в консервативном Новом Времени А. С. Суворина, но в 1905-6 г.г. приветствовал революционеров — «невинных, чистых, юных…» (Когда начальство ушло). Он пытался как-то согласоваться с Февральской революцией, но Октябрьскую — отверг, проклял (в Апокалипсисе нашего времени).
Розанов написал множество политических статей, но «общественным животным» (Аристотеля) никогда не был. Он твердил: «частная жизнь» в семейном или дружеском кругу «выше всего».