усадьбами и деревнями, — Пушкин, Фет, Тютчев, Полонский, — и эту магию открыл Блоку странный и фантастический город Петра, «самый умышленный из русских городов»1, про который иногда думается, что он снится кому-то и что стоит этому кому-то проснуться, и город рассеется, растает, распадется в тумане.
Блок выступил в русской поэзии «Стихами о Прекрасной Даме». Как пушкинский «рыцарь бедный», —
Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему2.
Как и пушкинскому «бедному рыцарю», ему привиделась некогда «Прекрасная Дама», «небесная Роза», «Жена, облаченная в Солнце», та самая Прекрасная Дама, которую впервые воспел в русской поэзии Владимир Соловьев, — и почти все его стихи являются воспоминаниями и мечтами о былом видении.
Все это дело обычное: у какого романтика не было мистической Прекрасной Дамы?
Но одному только Блоку пришлось вывести эту Владычицу Вселенной на Невский проспект. Его, первого из романтиков, застигла городская культура.
И вначале попав на Невский, Владычица Вселенной с ужасом озиралась по сторонам: «вывески», «булочные кренделя», «афиши на мокром столбе», «бедра площадных проституток», все это для нее было вначале каким-то «кошмаром злобных сил»3, но вскоре она привыкла, обжилась, огляделась и лихо, подобрав юбки, пошла, вихляя задом, по мокрому тротуару.
И поэту пришлось признаться:
И город мой железно-серый,
Где ветер, дождь, и зыбь, и мгла,
С какой-то непонятной верой
Она, как царство, приняла.
Ей стали нравиться громады,
Уснувшие в ночной глуши,
И в окнах тихие лампады
Слились с мечтой ее души,
Она узнала зыбь, и дымы,
Огни, и мраки, и дома, —
Весь город мой непостижимый —
Непостижимая сама4.
Конечно, это произошло не сразу. Сперва было трудно поэту, воспитанному на Гёте и Владимире Соловьеве, поверить, что /93/
