это анахронизм, так как закрытая обувь была неизвестна в Греции до конца VI века68.
Для греков цикада отождествлялась с голосом природы, kat’exochēn. Греки делали лиры из черепахового панциря, но доставляли его не из Эпира, а из Парфениона в Аргосе. Слово «Эпира» было выбрано, вероятно, потому, что оно рифмуется с «лира». В соответствии с греческой мифологией лиру изобрел Гермес, как сразу может вспомнить образованный читатель стихов Мандельштама69. Но по Свиде семиструнную лиру изобрел поэт Терпандр. Последняя строфа — это повторение Пиндара, «Olimpian», II, 61-83 (Остров Блаженных).
«Когда Психея-жизнь спускается к теням…» и «Я слово позабыл, что я хотел сказать…» сочетаются, представляя собой две стороны монеты: первое — образ, второе — метафорическое развитие, «легенду». Брюсов так анализирует первое из стихотворений: «Что здесь описано? — Чувства души сразу после смерти»70. Изображение души в образе женщины, окрыленной и нежной, характерно для греческой литературы, как и детали ее путешествия в загробный мир теней71. Стихотворение «Я слово позабыл, что я хотел сказать…» контрапункт, оно развивает любимые Мандельштамом определения: «слово-психея», созидание как акт узнавания и «потерянный мир». В этом стихотворении мы видим крушение élan vital, узнавание не доведено до конца и слово-душа, нерожденное, должно вернуться в чертог теней. Здесь продолжается греческая образность (Антигона, Стикс, Эониды), но миф о судьбе неродившихся слов принадлежит, насколько я понимаю, Мандельштаму и не является классическим образом.
Стихотворение «Возьми на радость из моих ладоней…» хорошо проанализировал N.A.Nilsson72. Я лишь немного добавлю. Пчелы Персефоны могут быть поняты как «слова-души»73. Образы «неприкрепленной лодки» и «в меха обутой тени» тоже перекликаются с отрывком о загробном мире, который описывается в двух предыдущих стихотворениях. Nilsson предполагает, что выбор горы Тайгет, несмотря на то, что жилищем пчел и источником меда считалась гора Гиметт, не случайность: «…мед, который делают пчелы, — это не сладкий мед Гиметта, но мед с другим, более темным и диким вкусом»74. Между тем гора Тайгет известна в русской поэзии без дополнительного значения, которое предполагает Nilsson75. Время (la durée!) — это пища поэзии, подобно тому, как сладкий мед из диких цветов — пища пчел. Метафора «мед превративших в солнце» не покажется усложненной, если мы поймем, что пчелы — это «слова-души». /24/