отношению к гимназистам может быть легко истолковано как извращение и подмена ритуала инициации.50 Даже бредовое намерение побрить кота (323-324) имеет параллель в одном из бесовских антиритуалов русского фольклора.51 Заметим еще, что немалую, хотя и подспудную роль в романе играет «ариманов грех» Манфреда, нарушение основополагающего культурного табу, а именно инцест. Намеки на него обильно рассыпаны в тексте, причем разнообразно замаскированы. Инцестуальность очевидна в отношениях Передонова и Варвары, что уже отмечалось исследователями.52 Но к инцесту как-то причастны и другие действующие лица. Двусмысленные игры Людмилы и Саши ими самими – не без лукавства – оцениваются как игры сестры и брата (235, 408). Тот же компонент присутствует во взаимоотношениях Надежды Адаменко и Миши (226-227 и др.), Марты и Влади (особенно 440-441, где он осложнен садомазохизмом). Передонов грубо намекает, что дружба Рутилова с сестрами не вполне невинна, причем реакция Рутилова на его слова весьма симптоматична (305). Мир Мелкого беса до предела насыщен соблазном кровосмешения, пусть и не всегда реализованного.
Все это стремление к деструкции, к нарушению культурных норм (или, что по сути дела то же самое, к установлению мертвого механического порядка, ср. 177-178) закономерно ведет к поджогу (400-401) и убийству (415— 416) – кощунственной жертве, которая пародирует священную жертву, основное событие христианской истории. Этой жертвой завершается текст романа и безвыходно замыкается его мир – в противоположность Жертве, которая, согласно христианской догматике, привела к размыканию мира и началу подлинной истории. Миф Сологуба оказывается структурной инверсией мифа о спасении.
Этот основной сюжетный ход подкреплен многочисленными, подчас очень тонкими символическими приемами. Указывалось, например, что он повторяется на чисто языковом уровне.53 В речи персонажей – скудной, переполненной /62/